- Что до этого, - как бы между прочим, вежливо заметил Стивен, - все мы
животные. И я тоже.
- Да, и ты, - сказал Линч.
- Но мы сейчас пребываем в мире духовного, - продолжал Стивен. -
Влечение и отвращение, вызываемые не подлинными эстетическими средствами,
нельзя назвать эстетическими чувствами не только потому, что они кинетичны
по своей природе, но и потому, что они сводятся всего-навсего к
физическому ощущению. Наша плоть сжимается, когда ее что-то страшит, и
отвечает, когда ее что-то влечет непроизвольной реакцией нервной системы.
Наши веки закрываются сами, прежде чем мы сознаем, что мошка вот-вот
попадет в глаз.
- Не всегда, - иронически заметил Линч.
- Таким образом, - продолжал Стивен, - твоя плоть ответила на импульс,
которым для тебя оказалась обнаженная статуя, но это, повторяю,
непроизвольная реакция нервной системы. Красота, выраженная художником, не
может возбудить в нас кинетической эмоции или ощущения, которое можно было
бы назвать чисто физическим. Она возбуждает или должна возбуждать,
порождает или должна порождать эстетический стасис - идеальное сострадание
или идеальный страх, - статис, который возникает, длится и наконец
разрешается в том, что я называю ритмом красоты.
...
- Искусство, - сказал Стивен, - это способность человека к
рациональному или чувственному восприятию предмета с эстетической целью.
...
Его мысли -
это вши, рожденные потом неряшливости.
...
- Мне кажется, - сказал Стивен, - за всем тем, чего я боюсь, кроется
какая-то зловещая реальность.
- Значит, ты боишься, - спросил Крэнли, - что Бог римско-католической
церкви покарает тебя проклятием и смертью, если ты кощунственно примешь
причастие?
- Бог римско-католической церкви мог бы это сделать и сейчас, - сказал
Стивен. - Но еще больше я боюсь того химического процесса, который
начнется в моей душе от лживого поклонения символу, за которым стоят
двадцать столетий и могущества и благоговения.